— Как в последние полгода строится диалог с властными структурами? Если он есть, то с какими?

— По-разному. Я убежден, что мы — БНПА и РСПП — занимаем очень конструктивную позицию, не выходим за рамки своих уставных задач и работаем ровно так, как работали и полгода назад. Ни подходы наши не изменились, ни взгляды на развитие экономики в стране. Но в очевидно изменившихся условиях ведения хозяйствования для частного бизнеса растет и градус недопонимания между нами и нашими партнерами из госорганов. Мы продолжаем работать в рамках общественно-консультативных советов министерств и ведомств, хоть и с меньшей активностью, но коммуницируем в разных форматах и с Минэкономики, и с МАРТ, и с МНС, и с Минфином. Но даже если диалог и ведется, должного результата от него нет. Де-факто в правительстве возрастает роль и вес силового блока в экономической сфере. Это снижает КПД диалога: взаимодействие с министерствами и ведомствами запитано на их неполную самостоятельность в решении экономических вопросов.

— Это напоминает период военного коммунизма, когда к каждому директору завода был приставлен большевик с маузером. Но такой метод не сработал, и начался нэп. Когда может случиться этот переход?

— Сигналов, что наши партнеры в правительстве готовы к каким-либо масштабным системным переформатированиям, не видно.

— Предприятия промышленности, аграрного сектора рекордно наращивают долги. Что происходит с расчетами госпредприятий с частными? Не случится ли, что в ближайшие месяцы страну начнет засасывать в воронку неплатежей?

— Воронка неплатежей, как айсберг, имеет видимую и невидимую части. Видимая, хоть и существенная, но относительно управляемая, — это задолженность перед банками. Проб­лему, с нашей точки зрения, несет вторая часть — внутренняя задолженность между субъектами хозяйствования, особенно госкомпаний перед частными. И, что хуже, невозможность истребования этих долгов по закону о банкротстве: они либо под правом вето, либо МСБ в четвертой очереди. Если бы банки могли получить акции этих предприятий-­должников, то уровень их менеджмента, по моей экспертной оценке, позволил бы разрешить множество проблем. Но государство должно позволить банкам принимать решения по этим предприятиям самостоятельно и сформировать рынок «плохих» долгов.

— Но накопление долгов не может продолжаться бес­конечно…

— Сейчас мы находимся в ситуации, когда даже правильные вещи, верные слова начинают восприниматься в неверном контексте. Такая участь постигла слово «приватизация», которая нашими коллегами из госорганов рассматривалась как самоцель. Но приватизация — это средство, не цель! Это рычаг для повышения экономической эффективности.

Никто не говорит о том, что нужно проводить тотальную приватизацию. Но можно взять на вооружение хотя бы китайский опыт и разделить предприятия на три группы, отделив в одну из них те, в жизнеспособность которых не верят ни сами предприятия, ни их владельцы, ни правительство, как и аудиторы не верят в возможность их санации. То есть это чистой воды расходная часть бюджета — предприятия-зомби, пожирающие бюджетные субсидии.

— Но Роман Головченко, рассказывая о таком делении, отметил, что даже предприятия-зомби отнесены к числу тех, которые государство не будет продавать ни в коем случае.

— Есть ситуации, когда экономический анализ упирается в политическую парадигму. Белорусская политическая парадигма не позволяет продать БМЗ, МАЗ и другие предприятия. На этом базировалась устойчивость белорусской модели госуправления. Но очевидно назрела необходимость изменений. Как очевидно и то, что трудовые коллективы предприятий, находящихся в госсобственности, безусловно не поддерживают действующую экономическую и политическую модель. Это перестало работать.

— В стране проблемы с инвестициями: иностранные испарились, а у государства нет на них денег. Чем это грозит? Насколько в данном плане важны санкции США и ЕС?

— Санкции США опасны не прямым ущербом, а токсичностью — влиянием на восприятие Беларуси международным деловым сообществом. Белорусские госкомпании становятся своеобразными инвестиционными изгоями: любой, кто будет с ними коммуницировать, рискует получить «черного лебедя» на своих первостепенных рынках. А так как на этом фоне белорусский рынок для них не существенен, то они будут страховаться и обходить нас.

Государство должно заменить выпавшие инвестиции, взяв на себя роль портфельного инвестора. Оно должно предлагать их в сотрудничестве с частным сектором — теми самыми мелкими и средними юрлицами и физлицами, у которых есть средства, что подтверждает банковская статистика, но пока они не могут их по разным причинам инвестировать.

Понятно, что государство всегда выступает в двуединой роли, и не всегда лишь прибыль является для него мегацелью. Да, позитивная экономическая эффективность важна, но решение социальных вопросов влияет на удовлетворенность населения, его восприятие решений власти.

Раз государство выступило в роли стратегического инвестора (речь о 30+ национальных проектах), то отвечающие за реализацию тех или иных проектов министерства должны были писать бизнес-планы, просчитывать риски. Но если в итоге практически всегда на выходе мы имеем реализацию рисков и продолжаем из года в год действовать по-старому, это ненормально.

— Идет активная «интеграция» с РФ, в том числе в законодательной сфере. По сути, едва ли не последней ступенькой к политической «интеграции» является унификация налоговых систем, а точнее принятие белорусскими властями российского варианта. Какие выгоды и риски это несет?

— В разумной интеграции есть экономическая логика. И у нас ни один здравый экономист не будет двигать повестку, как на Украине — «да гори оно все синим пламенем, давай нам Европу». Белорусы — другие, подобное противоречит сложившимся и экономическим, и социальным отношениям. Нет никаких оснований отказываться от экономической интеграции. Но бизнес — это сообщество людей, и они задают вопрос: может ли интеграция дойти до таких пределов, что приведет к утрате суверенитета де-факто?

По налогам. У белорусов самая высокая в ЕАЭС фискальная нагрузка, с учетом ФСЗН. Выходит, при унификации ее снизят? Я далек от мысли, что Кремль ее увеличит и скажет россиянам, что из-за Беларуси они будут платить больше налогов. Если она снизится, то увеличится дефицит бюджета, который и так растет. За счет чего будем его гасить? За счет уменьшения социальных выплат? Точно нет. Значит, нужно просить у России компенсацию. Один год дадут, второй дадут, а на третий могут сказать «денег нет». Гарантий — никаких.

Унификация налоговых систем не последний барьер, хотя и важный. Есть еще единая валюта — вот это важнейший фактор, и это уже реальная часть суверенитета.

— Но можно ведь сделать жесткую привязку курса …

— Можно сделать многое, но что конкретно в планах правительства, нам неизвестно. РСПП задавал вопросы и вице-премьеру Юрию Назарову, и послу в России Владимиру Семашко, наделенному полномочиями вице-премьера, и министру Владимиру Колтовичу, являющемуся руководителем рабочей группы по интеграции. Если предприятия Минпрома через министерство читают эти 32 дорожные карты, то частный бизнес, доля в экономике которого очень существенна, а в экспорте еще больше, вообще не имеет возможности знакомиться с тем, что там написано… Получается, что с частным бизнесом не советуются, даже на условиях конфиденциальности не знакомят с документами.

Знаю многих наших коллег из госорганов, тех же Дмитрия Крутого, Николая Снопкова — эти люди действительно желают добра нашей стране и риски понимают. Я верю в то, что они искренне защищают суверенитет и экономические интересы нашей страны.

Негатив ситуации в том, что отрицательные тенденции взаимодействий с Западом осложняют обслуживание внешнего долга. Есть острая необходимость заимствования «длинных» денег, или хотя бы «средних», на год. А сейчас мы можем получить их лишь на короткое время. К тому же Россия не может заместить нам потерю международных финансовых рынков.

— Но ведь выделяет какие-то деньги…

— Де-факто это пролонгация прежних задолженностей, и львиную часть денег из последнего кредита Кремль, по сути, перевел на счет «Газпрома». Россия не хочет дефолта Беларуси, это ей невыгодно так же, как и нам. Но то, что Беларусь становится более зависимой от РФ, и то, что концентрация долгов серьезно повышает экономические риски для нас, очевидно. Это понимают и в правительстве. Но есть ли у нас выбор и возможность диверсификации долгов и рисков? Очевидно, что пока нет.

Вопрос в том, что наши российские друзья понимают интеграцию по-своему. Опять прибегну к аналогии. Я люблю своих родственников, но ни я, ни они не готовы к тому, чтобы переехать в мою квартиру. Как и к тому, что я перееду к ним. Лучше сохранять максимально возможный уровень доб­рожелательности в отношениях. Но он возможен при разумной самостоятельности. Мы готовы дружить, но не хотелось бы оказаться задушенными в объятьях.